Мой сайт

Главная » 2010 » Июнь » 26 » История о настоящем подвиге - 1

---

03:08 История о настоящем подвиге - 1

Рисунок подгружу позже, а пока, собственно говоря, текст (второе место в командном и общем зачете). :)Конкурс Pro/ Contra завершен, пока сознаваться в содеянном. :) Я играла за команду Темных, написала ориджинал и нарисовала две картинки, одна из которых - иллюстрация к этому ориджиналу. Рисунок подгружу позже, а пока, собственно говоря, текст (второе место в командном и общем зачете). :) В один пост все не влезло, так что придется разбить на две части. Жанр: драма, приключения Тип: джен/гет Герои: Лассе Эггелин, Генри Штаурбер, Ундмар Сигрел Рейтинг: PG-13 Дисклеймер: отказываться не от чего, все права принадлежат автору Саммари: Будь у героев время подумать, героизма вовсе бы не было. П. Устинов Примечание: музыкальная тема к рассказу: http://www.sendspace.com/>filesq8pc1 История о настоящем подвиге David Darling — „Journey” С тех пор гнетет меня тоска В неведомый мне час, Пока я вновь не расскажу Мой сумрачный рассказ. Как ночь, брожу из края в край, Метя то снег, то пыль; И по лицу я узнаю, Кто может выслушать мою Мучительную быль. Сэмюэль Тэйлор Кольридж, «Поэма о старом моряке» Двадцатого июля 1821 года, в час пополудни, Лассе «Малыш» Эггелин — грузный мужчина с бульдожьей челюстью — спешился перед трактиром «Причал», что возле риэттского порта, и с порога потребовал кувшин пива. Солнце в тот день палило нещадно, пыль на дорогах клубилась, ехал Лассе долго, и одной пинтой для возвращения сил было не обойтись. — Смерть как хочется пить, — прохрипел он, всем весом налегая на стойку и хозяина. — Чуть не умер от жажды. Еще, поди, миля, и пропал бы. Пылища такая, что все горло… — Да уж, по тебе видать, — трактирщик махнул проворной служанке, уносившей грязную посуду. — Куда путь держишь? — все знали: дай Лассе потрепать языком, и кошелек его заметно полегчает. — В Игулдес. — Малыш жадно отхлебнул из кружки и верности ради придвинул ближе кувшин. — У жены там дядя, богатый, что твой граф, да вроде как захворал. Авось, высшей волею, что-нибудь и нам перепадет… — Что же, один едешь? — осведомился хозяин. Если Малышу повезет, на обратном пути он и бочку выхлещет. Только бы не свернул в другой трактир. — Баба в таких делах помеха: подымет вой, и сразу смекнут, зачем явилась. Я-то по делам, по стечению, — Лассе задумался, вспоминая ученое слово, — обстоятельств. Про детей расскажу, отвезу подарочек… Пусть старик перед смертью порадуется. — Дорога для одного опасная. — Эггелин что-то промычал в кружку. — Засветло доберусь, — повторил он, вытирая губы. — Там недалеко — лес миновал, озеро, и вот тебе хутора, а за ними Игулдес, — он беспечно стукнул ладонью по стойке и налил себе еще пива. Народу в «Причале» было немало: несколько портовых рабочих, продавцы из ближних лавчонок, моряки, да трое или четверо проезжих фермеров. Свет лился на выскобленный пол из окошек с серыми занавесками, бликуя на пузатых кружках и загорелых лысинах, а под потолком рассеивался дымом из многих трубок. Между столами сновала с подносом жена трактирщика — поблекшая, похудевшая, совсем не такая веселая, как тридцать лет назад, когда отец Лассе привел сына в «Причал» выпить первую пинту. Глядя на нее, Малыш вспомнил, что и сам постарел. Тогда, лет тридцать назад или чуть раньше, он надеялся делать в жизни что-то лучшее, нежели разводить свиней. Несколько поколений Эггелинов разводили свиней, в этом была некая закономерность и даже воля судьбы — не самая плохая воля, как говаривала матушка, — но душа Лассе рвалась за пределы хлева. Правда, выбора у него не было: пока младшие братья дремали над букварем, Малыш трудился, сердцем стремясь в неведомые края, где вряд ли водились свиньи. — Не тужи, сынок, — утешала мамаша Эггелин. — Что их ждет со всей грамотой — кто знает, а у тебя верное дело в руках. — И он соглашался, продолжая тайком листать книжки, которые уносил за пазухой: читать Лассе умел, но путался в печатных премудростях как в силках чудо-паутины. Иногда, мешая в чане обед хрюшкам, он представлял себе колдовское варево; в другой раз придумывал, что весь их скот — августейшие особы, проклятые за тяжкие грехи. — Глядите, ваше величество, как бы принцы не родились с пятачками, — однажды сказал он поросой Ромашке. На беду, в хлев зашел отец: он отделал Лассе шлеей и пригрозил, что с такими речами ему две дороги — в тюрьму или к Перу Чокнутому. С тех пор Малыш Эггелин научился держать язык за зубами и ставить дело превыше всего. Хозяйство его процветало, рождая у соседей зависть и уважение, мать и отец состарились, братья разбрелись кто куда и редко давали о себе знать. Из Игулдеса Лассе привез жену: ее насмешки говорили о будущей сварливости, но на щеках цвели розы, а в руках спорилась любая работа. Жизнь вошла в привычную колею, небогатую ни приключениями, ни колдобинами, отчего душа Лассе будто обросла жирком, уютно замерев в маленьком знакомом мире. Только однажды туда ворвалась буря: супруга брата, пропавшего без вести не то в Бринке, не то севернее, со стайкой вечно голодных ребятишек. Это означало, что надобно продавать больше свиней, и кож, и сала, и ветчины. Теперь, допивая вторую кружку, Лассе размышлял, не следовало ли взять с собой милую Эстрид. Не такая дородная и крикливая, как его Хельвига, она ласковым словом добивалась больше, чем благоверная — слезами и угрозами. Только война могла сманить брата от такой женщины; Малыш цокнул языком и потянулся к почти пустому кувшину. — И что его туда понесло? — спросил себя Эггелин, не заметив, что произнес эти слова вслух. — Кого? — флегматично отозвался трактирщик. — Да меньшого нашего. Ишь, герой выискался, ратные подвиги ему подавай, — тряхнул щеками Лассе, словно в осуждение подобной глупости. — Не всем же свинину солить. — И то правда, — Малыш сник, но сразу прогнал мысли тридцатилетней давности, робкие призраки сомнений. — Вот что, собери мне обед, а то путь не близкий. В бочках солонины не было ничего великого, зато и войн из-за них никто не устраивал. Думы из прошлого удалось рассеять, но внутри проснулась и тыкала булавкой какая-то печальная зависть. Поколения безвестных фермеров сменялись такими же поколениями, а любая, даже самая ничтожная битва оставалась в памяти целых народов. Лассе понятия не имел, сколько молодцов погибло в Юнкииле, Бринке и Тевринне, сражаясь под знаменами разных королевских домов. Сами цели десятилетних стычек на суше и море были ему неведомы: он знал только, что в результате какой-то пролив отошел во владения другим хозяевам, а многие земли огласились плачем вдов и сирот. Правда, Эстрид не слишком плакала. — Пойдем, вон туда. Малыш досадливо крякнул и стал протискиваться между столами вслед за супругой трактирщика. Разумеется, лучше быть живым и здоровым, чем пронзенным вражеской саблей, но порой Лассе казалось, что его жизнь и так еле тлела среди ежедневных забот. На какую-то долю — четверть, если не половину — он был потерян, забыт самим собой, а значит, отчасти мертв. Почему-то всевозможные горести шли на ум только в дороге и в чужих краях, и Лассе даже пожалел, что отправился в свое путешествие. Он сел, поскреб вспотевший затылок и постарался сосредоточиться на мечтах о выгоде. Но от этого занятия Малыша отвлекло новое чувство, такое же колющее, как недавняя зависть: безотчетный страх, смешанный с любопытством, что заставляет смотреть врагу в лицо, а не делать ноги. Эггелин обернулся и увидел двух людей, которых прежде не заметил. Эти двое затаились в углу, подальше от солнца. Молодой темноволосый мужчина потягивал пиво, отрешенно глядя на стену. Его спутник, сидевший спиной к Лассе, ел похлебку; голова у него была повязана платком на корсарский манер, и сердце Эггелина забилось чаще. Наверное, они были издалека, и никого тут не знали — иначе присоединились бы к честной компании в середине зала, где затеяли игру в кости. Лассе ощущал странное напряжение, словно с чужаками был кто-то третий, невидимый, или они поджидали его, коротая время за вкусным обедом. — Сядь-ка сюда, Малыш, не то мне не пройти, — прозвучал над ухом голос усталой трактирщицы. Лассе вздрогнул и скривился: пожалуй, впервые за всю жизнь его разозлило собственное прозвище. Бормоча ругательства, он перетащил свою двухсотфунтовую тушу на соседнюю скамью и злобно уставился в тарелку. Но тут же поднял глаза: молодой моряк — если это вправду был моряк — поставил кружку и с улыбкой наблюдал за ним. Эггелин побагровел от внезапно нахлынувшей ярости. Он забыл, что минуту назад сам пялился на незнакомца; улыбка наглеца превратилась в ухмылку, взгляд стал дерзко-пытливым. Лассе выпятил и без того внушительную нижнюю челюсть, принимая, как ему казалось, весьма грозный вид. Наглец расхохотался. Это было уже чересчур. Малыш с шумом отодвинул скамью, вылез из-за стола и, пыхтя, навис над обидчиком. — С кем имею честь, сударь? — проревел он. Наверное, это прозвучало высокопарно, но Лассе не хотел показаться простаком. — Генри Штаурбер, к вашим услугам, — невозмутимо ответил чужак; выглядел он так, будто не улыбался много месяцев, а то и лет. Эггелин потер глаза и переносицу. — Мне почудилось, что вы… смеялись надо мной, — пробормотал Лассе. Никто, вроде бы, не заметил его глупого порыва: игра в кости шла оживленно, за другим столом достали карты — шум отдалил толпу, накрывая их троих незримым куполом сплоченности. — Вы надо мной смеялись? — зачем-то повторил Малыш. — И в мыслях не было, господин… — Эггелин, Лассе Эггелин, — он пожал сильную мозолистую руку с татуировкой в виде буквы «М» чуть выше ладони. «Не робкого десятка парень», — подумал Лассе. — Что ж, господин Эггелин, встречу стоит отметить, — добродушно ответил новый знакомый. Представлять своего спутника он явно не торопился; Малыш сам повернулся к нему и остолбенел. — Ничего не понимаю, — верности ради Лассе даже ущипнул себя пониже локтя, — он ведь только что был здесь! Я его видел, с повязанной головой... да и вот, тарелка осталась. — А, Унд. Простите его исчезновение — он еще… не привык, — произнося эти слова, Штаурбер снова косился на стену, будто сквозь нее должен был вернуться пропавший сосед. Эггелин ошалело кивнул, уже смелее разглядывая собеседника: на вид лет двадцать, лицо красивое, как на картинах, но осунувшееся. Он откинул со лба спутанные волосы, и Лассе заметил, что виски у молодца седые. — Вы, часом, не моряк, господин Штаурбер? — от волнения Малыш немного охрип; он чувствовал странную неловкость, будто собирался выведать чужую тайну. — Ундмар покалечился на войне, — бесцветным голосом продолжал тот. — Иногда он об этом вспоминает и начинает чудить. Садитесь, поешьте с нами. И вы что-то спрашивали... — Парень болезненно поморщился. — Да, я моряк, мы оба. Были когда-то. — А я всего лишь простой фермер, — улыбнулся Лассе, набивая рот остывшим рагу. Штаурбер подпер щеку кулаком. — Хорошо, небось, простым фермерам, господин Эггелин. Хотя, какие мы с вами господа? Малыш молча потряс щеками. Морячок был не из «благороднящихся», как говаривал отец Лассе — что ж, тем лучше. Лассе очень боялся, как бы его не подняли на смех за неизменную искренность и тягу к общению — а этот Штаурбер отчего-то особенно располагал к разговору. Молодой и крепкий, он казался безмерно уставшим, разочарованным человеком, на долю которого выпало немало бед. «Коли накипело в душе, пусть выговорится, легче станет», — решил Эггелин, готовый и слушать, и поддакивать. — Я развожу свиней, — прервал он неловкую паузу. — Хозяйство не большое, но и не маленькое: хороший дом, сад. Будет что оставить детям после… — А вы воевали? — перебил Штаурбер. Малыш запнулся и снова покраснел: теперь придется или соврать, чего он никогда не умел, или признаться в трусости. А ведь он не увиливал от службы — так сложились обстоятельства, вот и все. — Брата потерял, — уклончиво ответил он, обгрызая косточку. — Пропал без вести в Юклине, или как его там, запамятовал. — Да, жаркие были дни, — бесстрастно промолвил моряк. — Дюжина ирельских судов держала пролив; мы прятались между скалами, старались выманить врага из лагуны. Не скажу, что местные сильно помогали, хотя это был их враг тоже. Лассе кивнул, чтобы, чего доброго, не выдать своего невежества. Он понятия не имел, кто на чьей стороне сражался, и как полагалось вести себя с неприятелем. — Однажды мы с Ундом вышли в шлюпке в дождь, подразнить ирелов. Командовал у них дурак — открыл огонь, толком не целясь. Двоих наших царапнуло, зато Ундмар душу отвел, снял пулей офицера. — Глаза Штаурбера блеснули, в осунувшемся лице проступило что-то хищное. — По-вашему, это героизм? Эггелин совсем растерялся. Мысли нового знакомого скакали туда-сюда, как воробьи по веткам, и Малыш не мог за ними уследить; он понял только, что парень воевал, а невидимый Ундмар был для него примером, достойным восхищения. — Как думаете, Лассе? Мы герои? — переспросил моряк; Малыш обескураженно пожал плечами. — Тогда я вам скажу: это была проклятая забава от безделья, больше ничего! — он с досадой стукнул ладонью по столу, так что звякнули приборы. «Будь на нем орден, сорвал бы да выбросил», — промелькнуло в голове у Лассе. Он уже жалел, что поддался любопытству: вдруг этот Штаурбер не в своем уме? Даже у себя на хуторе Эггелин слыхал, что с солдатами всякое случается, — а этому, когда ушел воевать, не было и пятнадцати. Ну и дела… — Победу такие люди и делают, — промямлил он. Парень горько рассмеялся. — И вы туда же. Люди, победы… Знаете, как говорил один старый вояка? Героизм лекаря — сострадание, отвага солдата — долг, лихость удальца — безрассудство, смелость монарха — честолюбие. Только геройство без тени размышления есть подвиг, но он же — глупость беспросветная. — Получается, героев вовсе нет? — от удивления Лассе поперхнулся и закашлялся. — Есть, да не про твою честь, — угрюмо ответил Штаурбер. Снова повисло неловкое молчание. Будто издалека, волнами докатывались голоса игроков, стук посуды и кубиков, но для Эггелина все звуки слились в неразборчивый гул.которыми Он апатично жевал обед, стараясь не слишком торопиться, но и не медлить. «Ишь, развелось философов, — с легким презрением думал Малыш, — только и знают, что загадки загадывать». Лассе чувствовал себя оскорбленным в лучших порывах, как если бы за проявленную жалость он получил оплеуху. — Благодарю за беседу, я… — Малыш приподнялся, чтобы откланяться, но на плечо ему легла тяжелая рука. — Мне пора ехать… — Никуда тебе не пора, — хрипло буркнул кто-то за спиной. Рука давила сильнее, принуждая сесть, и Лассе плюхнулся на табурет. Отчего-то по спине побежали мурашки, а под сердцем стало холодно. — Вот, должок возвращаю, — кто-то перевесился через стол, протягивая Штаурберу несколько монет; тот взял их и, не пересчитывая, сунул в карман. — И мне малость перепало. А это у нас что за боров? — его издевательски потрепали по загривку. От негодования Лассе лишился дара речи: он хватал воздух ртом, как выброшенный на песок окунь. Мужчина с повязкой на голове сел слева и уставился на него маленькими хитрыми глазками. — Эк, я сморозил. Видно, придется извиниться — как думаешь, Штаур? — ответа не последовало. — Тогда я искренне прошу у вас прощения. Поверьте, и не помышлял никого оскорбить, — он церемонно кивнул, приложив правую руку к сердцу. Малыш еле удержался, чтобы не плюнуть. — Не откажетесь от стаканчика в знак примирения? Красотка, кувшин темного сюда! — гаркнул нахал, да так, что Лассе вздрогнул. Подобные манеры никак не вязались со стеснительностью, о которой говорил Штаурбер; наоборот, господин Ундмар — в этом Лассе не сомневался — будто выставлял себя напоказ. Служанку, которая принесла пиво, он тут же усадил на колено и, пока та лениво отбивалась, шепнул пару ласковых, отчего девица зарделась до кромки чепца. Наконец выпустив «добычу», задира глотнул из кружки и вытер губы рукавом. — Говорят, вы покалечились в сражении, — съязвил Эггелин; никаких увечий, кроме вопиющей наглости, он у моряка не заметил. — Кто сказал? Ты, умник? — тот оскалился на товарища, но тут же громко рассмеялся. — Учтите, сударь, еще не родился тот, кто достанет Ундмара Сигрела — ядром, клинком или пулей! Я был лучшим стрелком в эскадре, из Юнкииля воротился цел и невредим, да еще с трофеями… — Унд, будет тебе, — тихо попросил Штаурбер. — Отчего же? Пусть слушают, коли любопытно, — пуще прежнего разошелся Сигрел. — Как-то мы с Генри — с этим вот смельчаком — вышли на лодке в ливень. Ирелы стояли в укрытии за мысом, мимо не прошмыгнуть, а мы со скуки ажно кисли. Вот и говорю ребятам: вам, господа зеленые гардемарины, терять нечего, кроме головы, а если отличитесь в разведке, так зазнобы ваши от гордости расцветут и, гляди, уступят героям-то… За столами раздались смешки. — Вышли в пролив под своим флагом, без обманов, — к смешкам добавились одобрительные возгласы, — и прямо на «Ястреб». Тут-то парни и струхнули, а с фрегата начали палить… Лассе и не заметил, как вокруг них собрались почти все посетители трактира. Смакуя детали и не гнушаясь крепким словцом, Сигрел расписывал неравный бой в самых ярких красках — столь ярких, что рассказ не уступал легендам о великих воинах. Досада в душе Малыша вновь уступила место грустной безысходной зависти. Даже если наглец привирал — а иначе и быть не могло — история казалась чем-то из другого мира, где никогда не найдется места простому фермеру. — … чудом увернулся, — Ундмар красноречиво свистнул, уклоняясь от воображаемой пули; слушатели взревели от восторга, — и красавца этого сам уложил между глаз. — Ай, молодца! — не выдержал какой-то старичок, судя по виду, изрядно нагрузившийся пивом. — Ради таких героев, насто… — он оступился и полетел бы на пол, если бы не гогочущие товарищи. Рассказчик отвесил деланный поклон; повязка чуть съехала набок, и тут же вскочил на ноги Штаурбер. — Да, так все и было, — натянуто рассмеялся он, загораживая и поддерживая Сигрела, словно тот тоже был пьян. Возникла небольшая сумятица, в толпу, как свинопас в стадо, вклинилась трактирщица с подносом, и только Эггелин заметил, как побледнели оба моряка. Штаурбер сунул хозяйке деньги и потянул приятеля к выходу. Малыша охватило внезапное волнующее чувство, будто он, не подумав, как следует, бросил вызов самому себе. Среди всего, к чему он привык, в узком мирке покоя и рутины зазвучал пронзительный голос шанса — может, единственного за всю жизнь. Бросив на стол два свелда сверх платы, Лассе схватил шапку и кинулся к дверям, не обратив внимания на оклик трактирщика. Голос шанса становился громче, почти ликовал, хотя Эггелин понятия не имел, что именно и почему дернуло его вслед исчезнувшим знакомым. Смутная, необъяснимая радость от возможности прикоснуться к тайне — да, именно так Малыш назвал бы свои ощущения, будь у него на то время. Мальчик из конюшни дремал на лавочке у ворот, и Лассе шагнул внутрь, хотя его пегий жеребец был привязан снаружи. Тайна волнами выкатывалась из полутемных стойл, а особенно — из-за последней перегородки, где в углу хранили разный хлам. Но теперь там были не пустые мешки и старые вилы, а Ундмар, повисший на шее у Штаурбера, который сжимал его в крепких, оберегающих объятиях. — Закрой глаза. Все закончилось, Унд, слышишь? — Здесь кто-то есть. — Она? — еще тише, и Малыш затаил дыхание. Другой внутренний голос, привычный и спокойный, напомнил ему о страхе, но и страх был неправильным, неизведанным, как одна из граней манящей загадки. Под ногой у Лассе скрипнула доска; Сигрел прищурился, но будто не видел замершего в нескольких шагах Эггелина. — Да, — взгляд из мутного стал безумно-сонным. Он уткнулся товарищу в плечо, тихонько смеясь; лицо исказилось оскалом отчаяния. Как в тумане, Малыш попятился на улицу, отвязал коня и, вскочив в седло, помчался прочь от «Причала». Очухался Лассе только на восточной окраине, когда взмыленный битюг перешел на тяжелую рысь. Хрипло дыша, он спешился и уселся на обочине, вытянув ноги в дорожную пыль. В голове у Эггелина все смешалось, а сердце ныло от ощущения, что он чудом избежал неведомой опасности. От прежнего любопытства не осталось и следа; Лассе допил воду из фляги и поблагодарил небеса за своевременный глас рассудка. Потом, убедившись, что они на общинной земле, Малыш расседлал коня и пустил его на пастбище, а сам прилег в тени и попытался вздремнуть. Но сон не шел; обрывки мыслей мелькали, как разбросанные на ветру страницы. Неужели на свете не осталось людей, с которыми можно приятно побеседовать? Да если все герои — хамы и пустобрехи, чего ими восхищаться? Уязвленный в своих чувствах, Лассе смаковал воспоминания; незначительные подробности встречи теперь обретали значение. Вид у обоих моряков — если парни и тут не наврали — был потрепанный, но «не теми бурями»; в сказку о вражеском фрегате Малыш уже не верил, а выходки Сигрела расценивал как злой умысел, а не глупую шутку. Чужаки вели себя аки фокусники, мастера дурить честных людей и выманивать у них деньги. На всякий случай Эггелин достал кошель и пересчитал его содержимое, но пропажи не обнаружил. Лассе мог только догадываться, на что надеялись бесстыжие хитрецы — что он расчувствуется, пожалеет их, заведет с ними дружбу и, чего доброго, пригласит в гости? Он слыхал, как сердобольные хуторяне привечали оставшихся без крова солдат, выхаживали раненых, а те в благодарность помогали, чем могли. С виду и один, и другой прощелыги крепкие, но проку от них не жди… да и Хельвига с Эстрид будут недовольны, и так кормить целую ораву. Тут Малыш слукавил: по правде говоря, он думал, что молодые задиры пришлись бы хозяйкам по душе, а он сам оказался бы не у дел, если не хуже. Вспоминая мелкие детали, господин Эггелин силой воображения собирал их в такие картины, что впору было сочинять собственную историю. Впрочем, ничто не мешало ему так поступить, и по приезду в Игулдес развлечь умирающего побасенкой. Шутки ради уместно добавить пикантных подробностей, да и припугнуть родственников, которые рано или поздно соберутся в столицу. Меньшой там рвется во флот — не грех и ему послушать, какие бывают моряки; авось, передумает деду на радость. Да если он, Лассе, сумеет дать дельный совет, его доля в наследстве может возрасти… От таких мечтаний Малыша вконец разморило. Спокойствие и уверенность в собственной правоте накрыли невесомым одеялом; деньги Эггелин спрятал под свернутую куртку, служившую подушкой. Пусть в одиночестве его настигали глупые мысли, но одиночество было необходимо, как и благостная тишина вдали от галдежа и плача, похожего на поросячий визг. Порой он задумывался, до чего прекрасна была бы жизнь с милой Эстрид, не обремененной детьми, в маленьком домике в каком-нибудь далеком городке. Бедняжка не раз сетовала на судьбу — еще бы, стать девочкой на побегушках у Хельвиги… та скоро сможет протискиваться в дверь только боком. Эстрид же, с ее стройными ножками, не растолстеет, даже когда перестанет мотаться от хлева к колыбели и обратно; Лассе заулыбался во сне и всхрапнул, вытянув губы дудочкой. Только шансов хоть сколько-то приблизить исполнение тайных желаний у него не было — по крайней мере, до тех пор, пока он не выберется из-под каблука Хельвиги. Ведь это она получила письмо и тотчас снарядила его в дорогу, неуемная баба… Малыш заворочался, почесывая шею. Жадная до наживы, жирная бранчливая курица — и была такой с самого первого дня, когда в свадебной польке Эггелин случайно наступил благоверной на ногу; как она зыркнула на него, будто ведьма! Только вдали от дома Лассе осмеливался отпустить вожжи ненависти, хотя никогда не называл свои чувства таким страшным словом. Он устал от жены, вот и все; а с тех пор, как появилась Эстрид, устал вдвойне. — … побери твою душу, — пробормотал Малыш и открыл глаза. Вокруг творилось что-то странное. Он проспал от силы часа два, а небо уже алело, разрывая над лесом лиловые облака. Кряхтя, неуклюже поворачивая затекшее тело, Лассе сел и огляделся, но не увидел ничего необычного, кроме этого внезапного заката. Да еще воздух был тяжелым: полный ароматов сочных летних трав, он набивался в легкие, как сено в мешок, а к горлу подкатывала изжога. «Надо же было так обожраться!» — с досадой подумал Малыш. Однако здравый смысл подсказывал ему, что последний обед был ничуть не жирнее многих предыдущих. Взгромоздившись в седло и проехав с четверть мили, Лассе окончательно уверился в том, что причиной и изжоги, и дурного настроения было именно злосчастное знакомство. Проклятые чудаки не шли у него из головы; Эггелин то и дело озирался, чтобы проверить, не скачут ли эти двое по его следам. Жжение в груди сопровождалось возрастающим чувством тревоги — закат запутал Лассе, и он совершенно потерялся. Если уже десятый час, значит… значит, он не успел покрыть и половины пути до Игулдеса, и до ближайшего постоялого двора доберется нескоро. Малыш выругался и пришпорил коня: лес следовало миновать еще засветло. Лет десять назад, будучи в столице, Эггелин случайно стал свидетелем того, что позже с гордостью называл «ученым спором». Ожидая жену на площади возле торговых рядов, он дремал на козлах, когда рядом вдруг раздались взволнованные голоса, произносившие множество любопытных слов. Диспут начался с обычной мелкой неприятности: старичок в мантии наступил в кучку навоза. — Вот и доказательство моей теории! — с гордостью заявил он, ничуть не смущаясь неловкого положения. — Мы притягиваем к себе то, чего менее всего желаем, но о чем много думаем. С той самой минуты, как мы, господа, оказались здесь, я боялся споткнуться или запачкаться, и вот, пожалуйста! — Вы всего лишь не были достаточно осторожны, — возразил другой старичок. — Речь шла о несчастливых совпадениях, а не больших вероятностях столкнуться с нежелаемым, — добавил третий. Пострадавший ученый замахал руками: — Глупости, глупости! Вы пытаетесь классифицировать случаи, подобные этому, но я говорю о так называемой проекции дурного предчувствия на ближайшее будущее. Пойдемте от обратного, если вам угодно. — Он кое-как вытер ноги и продолжал: — Известно, что солдаты в битве часто теряют осознанную связь с происходящим, а с ней, следовательно, и страх смерти, что позволяет им делать свое дело и даже совершать героические поступки. В то же время испуганные участники сражений будто приманивают пули, а все по причине… Тут между палатками появилась нагруженная свертками Хельвига, и Малыш принял свой обычный равнодушно-покорный вид. Пока он помогал ворчавшей супруге сложить покупки и забраться в повозку, господа философы уже ушли, да и услышанное задвинулось куда-то в глубину, в тень подсчетов и ярмарочных забот. Позже он раз или два задумывался о том, не была ли война за проливы исходом очень многих страхов, одного общего страха, захлестнувшего Иргию и соседние земли. Но эта мысль казалась опасной нелепицей, от которой и другие понятные всем вещи могли запутаться, как кудель на прялке. «Наука от лукавого», — решил Эггелин, искренне радуясь своему здоровому невежеству. Теперь, под впечатлением то ли от недавних событий, то ли от тихого леса, тонувшего в фиолетовых сумерках, Лассе вспомнил этот спор. К аромату хвои примешался слабый запах потных ладоней, сжимавших вожжи. Нужно было вовремя повернуть назад, переночевать в Риэтте, а утром ехать дальше, но проклятый закат все испортил. Проклятый сон после проклятого обеда. В густой листве закричала птица — пронзительно, с почти человеческой тоской. Малыш похолодел, вдруг осознав, что из оружия у него только кнут, кулаки и разделочный нож, который он, если что, и достать не успеет. Он ни разу не поднимал руку на человека, за исключением пары-тройки потасовок, завершившихся синяками и пивным братанием. Да что там — Эггелин и мальчишкой не лез в драки, зная, сколько хлопот и печалей доставляют матушке его неуемные братья. — Все хорошо, — шепнул Лассе, на всякий случай ощупывая ремень под пузом. Жеребец взволнованно фыркнул, и Малыш погладил его, повторяя: — все хорошо… — Куда едете в такую рань, а, сударь? На мгновение ему показалось, что это задира-Ундмар; но посередине тропы стоял незнакомец, а рядом с ним еще несколько. Совсем не похожие на разбойников из жутких историй, без старинных мушкетов и кривых сабель — обычные оборванцы: голодные, грязные, как свиньи. Эггелин даже ощутил укол разочарования, отчего будто прояснилось в голове, и окатила холодная решимость. — С дороги, — сквозь зубы прорычал он, примериваясь к зазору между главарем и его подельником. Но тут среди деревьев, словно лесные стражи, появились новые злодеи, почти неразличимые в сумерках: с полдюжины, десяток, больше? «Ишь, храбрец. Ребята, пустите-ка сударю жир», — произнес над ухом голос Сигрела. — Слезай, — главный поднял пистолет, и Малыш одурело потащил правую ногу из стремени. Кто-то схватил коня под уздцы, кто-то отвязывал мешки с гостинцами, кто-то помогал Лассе спешиться, дергая за шиворот. Он совершенно размяк и чуть не упал под копыта собственной — или уже чужой? — лошади, стуча зубами от страха. Ведь он ни в чем не виноват, не замышлял ничего плохого… просто боялся не успеть. — Ишь, храбрец. Без провожатых, без свидетелей, — ухмыльнулся одноглазый разбойник; за поясом у него тускло блестело нечто повнушительнее ножа. — Ни тебе мороки, ни… Договорить он не успел, рухнув на землю с пробитым черепом. Малыша выпустили, и он сжался, как мог, прикрывая руками темя. Грабители закричали, заржал, вырываясь, жеребец, визгнула вторая пуля, потом еще одна, вокруг запахло порохом. Зажмурившись, Лассе пополз в сторону; сердце колотилось надеждой, что если это стычка с полицией, в него не попадут — ни те, ни другие. Стрельба прекратилась так же неожиданно, как и началась, сменившись мертвенной тишиной. Он ничком лежал возле дороги, так и не открыв глаза. И без того нетрудно представить, что произошло, и что будет сниться ему до конца дней. А если он уже на том свете, то и смотреть там не на что… — Эй, господин Эггелин! Потусторонний проводник тормошил его за плечо, но Лассе не торопился откликаться. Вдруг перевозчикам душ надоест возиться, и его отправят обратно на грешную твердь? — Да вставай, ты, бочка сала! — эти духи явно были не из терпеливых. Малыш завозился в пыли и, постанывая от жалости к себе, перевернулся на спину. Вместо лика неземной красоты над ним маячил фонарь и испачканная рожа Ундмара. — Силы небесные, — пробормотал Лассе. — Так точно, сударь, — тот взял под козырек и протянул ему руку. — Давайте, нечего разлеживаться. Опираясь на «перевозчика», надсадно кашляя, Эггелин поднялся и огляделся. Стемнело; о встрече в лесу, кроме его собственного затравленного дыхания, напоминал лишь слабый запах дыма. Он был только рад, что не видит пятен, или что там могло остаться после… Малыш снова зажмурился и помотал головой. — Не ранены? — спросил Штаурбер. Лассе поморщился от легкой боли в боку и света фонаря, которым Сигрел тыкал ему в лицо. Вперед мысли о спасении протиснулась другая — о том, что ему, как ни крути, не отвертеться от общества этих двоих. — Спасибо за помощь, — буркнул Малыш, щурясь на огонь. — Где моя лошадь? — Там же, где остатки шайки, — криво улыбнулся Ундмар. — Не горюй, это меньшее, что ты мог потерять, — но Эггелин не слушал, шаря по карманам разорванной куртки. — Деньги… ни гроша не осталось! Что же теперь делать? — он озирался, словно в кольце невидимых врагов, ожидая новых ударов судьбы. — Полноте, Лассе, — бесстрастно протянул Штаурбер. — Тебе легко говорить! Может… это вы ограбили меня, пока я был без сознания! — выпалил Малыш. Оцепенение схлынуло под натиском ужасного предчувствия: его одурачили, заманили и выручили, чтобы втянуть во что-то гораздо хуже нападения разбойников. — Вы следили за мной? Зачем? Как узнали, куда я еду? — допытывался он, теряя последние крохи сомнений, а с ними и благодарности. — Нам самим в Игулдес, — угрюмо пояснил Сигрел. — Ты, кажись, не слишком рад? Лассе будто поперхнулся воздухом. Так жгуче стыдно ему не было с тех пор, когда он юнцом не рассчитал сил в кабаке и набрался как свинья, чем очень напугал мамашу Эггелин. Кровь прилила к дряблым щекам, и Малыш отвернулся. — Я… прошу прощения, — буркнул он, уставившись на сапоги. — Не знаю, что на меня нашло. — Место тут скверное, всякое в голову взбредет, — не слишком дружелюбно пояснил Штаурбер. Ветер слабо шевелил кроны, разнося по лесу вкрадчивый шорох. — Привал устроим подальше. — Вы возьмете меня с собой? — то ли с опаской, то ли с надеждой спросил Лассе. Моряки переглянулись; Ундмар поправил на плече ружье и, подняв фонарь, шагнул с дороги. Оставалось положиться на волю случая. Плетясь следом, то и дело спотыкаясь и отбиваясь от колючих веток, Малыш постепенно впал в расслабленное удивление, будто все происходило не с ним, а с посторонним, пусть и похожим на него человеком. Он видел свое отражение, созерцал поворот судьбы сквозь притупившееся чувство реальности. Его вели куда-то как под конвоем, но эта мысль не пугала, растворяясь в тумане сонливости. «Хуже не будет», — успокаивал себя Эггелин, следя за пляшущим огоньком. — Хорошо стреляете, — сказал он в спину Ундмару. — Штаур тоже неплох, — беспечно отозвался тот. — Сколько уложил, а, Генри? — Двоих или троих… — Врешь, салага, трое — мои, а твоих — двое с раненым. Вот если подохнет, тогда трое. Малыш сплюнул собравшуюся во рту горечь и сменил тему: — Что ж вы в самой чаще привязали лошадей? Или волков не боитесь? — Как говорил мой покойный старик: «Страшнее всех волки о двух ногах», — хохотнул Сигрел. Лассе вяло кивал, на ходу смахивая с одежды хвою. — А еще те, что в овечьей шкуре, — добавил сзади Штаурбер. — Всякая шкура и с хитреца сползет. — Верно, Унд… Разговор не клеился; Эггелину не нравилось, как спутники перебрасываются через него дурацкими фразочками, но, возможно, так и лучше — он не хотел никого обременять своим присутствием. В конце концов, моряки спасли ему жизнь, хотя не обязаны были этого делать, и не бросили одного в темном лесу — достаточно для того, чтобы простить им мелкие прегрешения. Сказать по правде, Лассе толком не помнил, что произошло до встречи с разбойниками, да и ту надеялся поскорее забыть. Вскоре они оказались на небольшой поляне. Штаурбер развел костер, отчего сразу стало уютнее; Малыш с благодарностью принял старое одеяло и лег, блаженно протянув ноги к огню. — Не желаете трофейного рома? — Ундмар протянул ему фляжку. Мгновение Лассе колебался — от крепких напитков он становился сам не свой, а чтобы развязался язык, хватало и глотка. Но отказываться было бы вовсе неприлично, если не подозрительно: Малыш приподнялся на локоте и приложился к горлышку. — Хорош, — крякнул он, передавая флягу Штаурберу и вытирая слезы, — забористый. Где раздобыли? — В одной деревушке на Юнкииле. Занятная была история, между прочим, тоже со спасением, — задумчиво промолвил Сигрел; уже хмелея, Эггелин уловил в его голосе какое-то новое звенящее напряжение. Видать, и второй моряк это почувствовал: Штаурбер потер переносицу и сцепил пальцы в замок. — Ну ты неуемный… Господин Эггелин устал, ему бы поспать, а не сказки твои слушать. — Напротив, почту за честь! — пылко возразил Лассе. — Я очень люблю сказки, и легенды, и правдивые истории, и когда все вместе! — Тут как раз всего понемногу, — усмехнулся задира. — Генри там был, поправит, если заврусь. Да вы пейте, не стесняйтесь! Малыш не заметил, как фляжка снова оказалась у него в руке. После

1 2 3 4 5 Категория: Новости | Просмотров: 564 | Добавил: coment | Рейтинг: 0.0/0

Всего комментариев: 0