Мой сайт

Наконец, состоявшийся спустя четверть века после смерти Адашева разговор между московским послом к цесарю Лукой Новосильцевым и гнезненским архиепископом Станиславом Карнковским демонстрируют представления «заинтересованных» соседей о роли Алексея Адашева в управлении страной: «Сказывали нам вязни наши: есть на Москве шурин государской Борис Федорович Годунов, правитель земли… а прежь сего был у прежнего государя Алексей Адашев, и он государство Московское тако же правил…»
Существование влиятельной группировки Адашева-Сильвестра в отечественном политикуме 50-ых годов XVI очевидно, равно как и очевидна безнадежность попыток найти отчеты, отправленные на имя «Избранной Рады» :-) Филюшкин эту очевидность, как положено настоящему ученому, продемонстрировал, что не дает оснований для радикальных утверждений о том, что «реформы 1550-х годов были делом того же самого русского правительства, что было и до и после» [Е. Холмогоров, Большой секрет для маленькой компании].
/ Чего же хотели «жертвы опричного террора»? И как они своего добивались? /
Кстати, «безмолвные жертвы» из фильма Лунгина не только умело и жестоко сражались за власть. Между делом и Захарьины, и Адашевы, и набравший во второй половине 50-ых политический вес Д. И. Курлятев успели провести масштабную модернизацию политических институтов страны, продолжая реформаторские усилия боярских правительств времен Елены Глинской и «Шуйского царства». Денежная реформа, появление выборных губных старост – «окружных судей», формирование приказной системы управления, наведение порядка в системе «кормлений» и «кормленных поборов», борьба за разумное использование земельного фонда, предназначенного для наделения землей служилого дворянства… и практически нет следов пресловутой борьбы прогрессивного дворянства и реакционного боярства и княжья, все меры направлены на защиту интересов вооруженных землевладельцев в целом. Все реформы вызваны насущными потребностями государства, важной особенностью всех новшеств «были сугубый практицизм правительственных мер, слабость их идейного обоснования» [Р. Г. Скрынников, «Царство террора»]. Видимо, эти особенности и обеспечили реформам несомненный успех :-) Ну и, понятно, в этих реформах, проведенных, как мы видим даже из заявлений царя, руками боярских правительств, нет ничего направленного на разрушение централизованного государства, восстановление «пережитков удельного прошлого».
Активно выступали боярские правительства и на международной арене, в том числе и после помазания Ивана Васильевича на царство. Так, в 1549 году во время важнейших переговоров с литовским посольством Кишки/Камаевского о продлении перемирия даже и официальные источники зафиксировали очень сложные переговоры между государем и ведущими боярскими группировками по фундаментальным вопросам внешней политики: «Царь и великий князь о том говорил много с бояры, пригоже ли имя его не сполна писати». Причем замысловатые эволюции боярской мысли определялись, как следует из источников, вполне «государственническими» соображениями о политическом положении России («против трех недругов (Казани, Крыма, Литвы) стояти истомно» [Сборник русского исторического общества, т. 59; Хорошкевич А., Грааля И.]). Но еще интересней куда более поздние примеры, относящиеся к периоду, когда практически все исследователи считают власть Ивана Грозного уже ничем не ограниченной. 15 сентября 1562 года в разгар первого этапа Ливонской войны русский наместник в Ливонии Иван Петрович Федоров-Челяднин получил от надворного гетмана Г. А. Ходкевича предложение о перемирии. И вот уже знакомый нам могущественный боярин своей властью, без санкции царя, отдал приказ о временном прекращении в Ливонии боевых действий: «И мы ныне для доброго дела… государя своего воеводам по городом Ливонския земли… заказали, чтоб вашего государя людем войны никоторыя не чинили до государева указа…» [Сборник русского исторического общества, т. 71; Фроянов И.]. Попытался представить такой шаг государственного деятеля в рамках настоящего тоталитарного государства, но представить аналогичный приказ по Ленинградскому фронту в исполнении, например, Жданова так и не смог… А Челяднина-Федорова никто расстреливать на месте и сажать на кол не стал, несмотря на очевидное недовольство Ивана Грозного принятым решением. Более того, царю пришлось искать способ отменить перемирие без урона для авторитета боярина. И не очень понятно для меня на этом фоне выглядит вывод А. Л. Хорошкевич: «И на протяжении двух месяцев… 1562 года… Федоров должен был твердо усвоить…: вся власть в международных отношениях… принадлежит царю». Особенно странно звучит этот вывод, если учесть, что практически тут же, в феврале 1563 года, сразу после взятия русскими Полоцка, очень похожие переговоры литовской «паны-рада» с главой Боярской Думы И. Д. Бельским заканчиваются очень похожим перемирием на условиях статус-кво. И Иван вынужден был принять это решение «за боярским челобитьем», что зафиксировано в посольских книгах. Перемирие 1563 года, кстати, также стало основанием для непонятного мне вывода А. Л. Хорошкевич о грубейших стратегических ошибках «боярской» дипломатии. А И. Я. Фроянов развил и переосмыслил этот вывод в рамках своей концепции «бояр-предателей». Видно, нужно быть действительно великим историком, чтобы понять, куда нужно было «стратегически верно» наступать по весенней распутице 1563 года с уставшей армией и маячащим за спиной Крымом… Московское боярство этого тоже не понимало. А «предательские связи» с литовской верхушкой (в том числе и с полоцким воеводой Довойной) были с успехом использованы царем и боярством как прикрытие для переброски осадных укреплений к самым стенам Полоцка.
Но, с другой стороны, дыма без огня не бывает, и не стоит, не стоит изображать наше боярство и дворянство, вслед за Лунгиным, невинными овечками, не способными на мятеж или измену. Постоянная война, постоянная борьба за власть и богатство были хлебом и водой тех элит, и искусство мятежа и интриги было им знакомо не хуже искусства дипломатии. Были изящные мятежи в стиле «цветных революций» (1547 год), были и более тривиальные попытки прямых вооруженных переворотов. И в 1553 году, во время тяжелой болезни царя Ивана удельный князь Владимир Андреевич Старицкий и его мать не просто так «събрали детей боярских, да учали им давати жалование денги…» [«Повесть о мятеже», ПСРЛ, т. 13, продолжение]. Назвать это сообщение вымыслом не позволяют крестоцеловальные записи 1553 и 1554 годов [СГГД, ч. 1, №169], взятые с Владимира Андреевича по горячим следам, задолго до начала масштабных репрессий и «дела Старицких». Нельзя так просто сбрасывать со счетов и дело «беглеца» князя Семена Ростовского, давшее ряд новых сведений по сути заговора, так как дело это рассматривалось опять же задолго до начала массовых репрессий и массовых фальсификаций судных дел. Да к тому же пытала (да-да, пытала!) князя Семена интересная компания, собравшая представителей всех важнейших фракций правительства: от Алексея Адашева до Захарьиных, от И. Ф. Мстиславского и Д. И. Курлятева до Ивана Висковатого. А если мы принимаем сообщения Царственной книги и Синодального списка, то должны принять и вывод о существовании масштабного скоординированного боярского заговора, на существовании которого настаивает царь Иван. Причем придется признать частью все того же масштабного заговора выступления в Думе И. М. Шуйского и Ф. Г. Адашева (отца «того самого Алексея Адашева») с фактическим отказом от присяги наследнику-Дмитрию.
Вот только и останавливало заговоры в те годы все то же боярство вкупе с дворянством. И в 1553 году де-факто остановили мятеж не речи больного царя, а решительные действия ряда членов Боярской Думы. Князь Владимир Воротынский, кому, казалось бы, на роду было написано бороться за возрождение удельных порядков, вместе с безродным главой Посольского приказа Иваном Висковатым в самый критический момент силой заставил формального лидера мятежников Владимира Андреевича Старицкого принести присягу Дмитрию-царевичу: «Яз … дал душу государю своему царю и великому князю … и сыну его…, и за них… с тобою [князем Старицким] говорю, буде где доведетца по их государей велению и дратися с тобой готов… а не учнет крест целовати, и ему [князю Старицкому] оттудова не выйти…» [ПСРЛ, т. 13, продолжение]. Какая речь, какие слова :-) И не следа раболепства перед лицом представителя великокняжеского дома. Просто не было тогда у князя Воротынского и других ближних бояр желания играть свои обязательные роли в грандиозном ритуале почитания членов государевой семьи. Но мятеж они остановили. И крайне важной деталью «истории о мятеже 1533 года», нагляднее всего демонстрирующей всю условность «абсолютной власти» московских государей, является «царское прощение» всех основных союзников Старицких в том столкновении (Шуйских, Палецких, Адашевых, Курлятевых, Сильвестра) и отмеченное Скрынниковым падение влияния Захарьиных. Будущее 60-ых покажет, что царь ничего не забыл и никого не простил, но в настоящем 50-ых царские настроения мало значили перед совокупной волей элиты, предпочитавшей самостоятельно разбираться с тем, что считать, и что не считать изменой.
Сходным образом боярское правительство породило и тут же решительно и жестко пресекло мятеж в далеком 1534 году, во время опаснейшего эпизода с изменой и отъездом в Литву князя С. Ф. Бельского. Тогда без всякого участия грозного царя, без всякой опричнины оперативно были нейтрализованы основные лица среди «выбравших свободу»: Иван Воротынский был «заточен в тюрьму на Белоозере, откуда он уже не вышел живым» [Р. Г. Скрынников, «Царство террора»], попали в тюрьму тогда же и Д. Ф. Бельский и М. Ю. Захарьин. Бездействие литовских войск, выдвинутых в то лето к границам России для наступления на Чернигов и Смоленск – вот лучшее доказательство адекватности жестоких решений боярского правительства. А сами факты отъездов в Литву князя Бельского и князя Ростовского в 1534 и 1554 годах наглядно показывают, что отъезды в ту эпоху логичней связывать не с укреплением центральной власти, но с обострением межфракционной борьбы среди представителей элиты Московского государства.
/ Как и с кем сражались «жертвы опричного террора»?/
Но все же главным выходом для той энергии, что переполняла вооруженное служилое сословие в середине XVI века, была война, а не интриги, побеги и измены. Постоянное соревнование с другими «молодыми волками» Восточной Европы

создало примерно во второй половине XV века систему местничества, что позволило инкорпорировать в состав элиты московского государства суздальскую, ростовскую, ярославскую, тверскую, рязанскую вооруженную знать и открыло путь к новым завоеваниям;

создало к концу XV века систему поместной службы с земли и обеспечило власть как мощным инструментом наступательной внешней политики, так и постоянным стимулом к поиску путей увеличения земельного фонда для поместных раздач;

исключило возможности демилитаризации общества – в виду отсутствия в обозримых окрестностях либералов и пацифистов ослабление военной машины без всяких преувеличений было чревато прямым физическим уничтожением государства и народа.

Поэтому практически для всех представителей правящего класса мужского пола рисковать жизнью и терпеть лишения на степном «берегу», на западной границе или в диком Закамье было делом привычным. Даже для представителей белой кости из Боярской Думы боевой доспех был привычней высокой шапки, а смерть в бою (И. Д. Бельский) или от ран (С. И. Пунков-Микулинский) была делом вполне обыденным. В свою очередь верховная власть в рамках широкого общественного договора брала на себя обязательства (1) обеспечивать все потомство дворян землей для несения службы и (2) следить за распределением «кормлений» и назначений в среде высшей знати в соответствии «с отечеством». И за выполнением этих обязательств власти вооруженное общество следило строго :-)
К началу 50-ых и знать, и дворянство были решительно настроены на поиски «себе чести, царю славы», это настроение легко увидеть и в «прожектах» Пересветова, и в заметках рассудительного Ченслора. А казанское и астраханское взятия убедительно показали, что для очередного этапа экспансии московским элитам не хватало всего лишь формального присутствия символического владыки, модерирующего их постоянные споры. Успешный поход 1552 года стал делом рук и умов целой группы знатнейших бояр царства (М. Воротынский, А. Горбатый, С. Микулинский), использовавшей молодого царя в качестве мобильного знамени («как пленника, посадив на судно, везли с малым числом через безбожную и неверную землю» [Переписка Ивана Грозного с Андреем Курбским]; «Мудрые и опытные его сенаторы, видя это, распорядились воздвигнуть большую христианскую хоругвь… и самого царя, взяв за узду коня его – волей или неволей – у хоругви поставили…» [История о великом князе Московском]). А вполне официальное сообщение о разработке диспозиции астраханского похода позволило нам выявить и имена людей, осуществлявших стратегическое руководство военной политикой России в 50-ых годах XVI века: «И по цареву и государеву велению и по приговору околничей Алексей (Адашев) и диак Иван (Висковатый) приговорили на том, что царю и государю… послати Дербыша-царя на Асторохан да воевод своих…» [ПСРЛ, т. 13, продолжение].
Но вот беда: завоеванную «подрайскую землицу» Казанского ханства оказалось крайне непросто пустить в поместную раздачу. Масштабная (зачастую весьма жестокая и всегда крайне тяжелая) работа по включению казанской элиты, казанского народа, казанской земли в состав Русского государства давала на первых порах совсем небольшую отдачу… И эти «трудности перевода» подтолкнули московские власти к началу масштабных наступательных действий на «Западном фронте», где, казалось бы, сложилась крайне благоприятная ситуация для приобретения землицы с крестьянами. А заодно изменение наступательного вектора внешней политики подорвало влияние группировки Адашева-Сильвестра. Как следствие, это привело к ожесточению политической борьбы в верхах и стремительному росту числа измен и «перелетов». А это в свою очередь привело к тому, что группировки старомосковского боярства, и в первую очередь группировка А. Д. Басманова-Плещеева, заключили союз с монархом для разрушения кренящейся поместной системы, ограничивающей самовластие Ивана Грозного, но и закрывающей путь на самую вершину для талантливого и честолюбивого «главного злодея» этого рассказа. Вот так причудливо заворачивается в кольцо сюжет этой записи, и мы снова встречаемся с, казалось бы, прочно позабытым Алексеем Даниловичем. Он, да князь Вяземский, да еще несколько представителей знати второго эшелона предоставили царю свои организационные и военные возможности для обеспечения отчаянной попытки государственного переворота и построения хотя бы в опричном уделе настоящего самовластья. В качестве ответной любезности Иван Васильевич, используя свое служебное положение символа и верховного арбитра в качестве тарана, начал громить местническую систему, закрывавшую для поддерживающих его боярско-дворянских группировок путь к высшей власти. Поэтому в первом составе опричной Боярской Думы видное место занимали кланы Басмановых-Плещеевых, Колычевых, Морозовых-Салтыковых. А вот Ярославские, Ростовские, Стародубские князья чуть ли не в полном составе отправились в «казанскую ссылку» (ужасная замена необходимой интеграционной политики в этом крае!), лидер суздальских князей, герой Казани Александр Горбатый – на плаху. А дальше вступили в силу законы террора. Введение опричнины вызвало ожидаемую реакцию в обществе: «И бысть в людех ненависть на царя ото всех людей. И биша ему челом и даша челобитную за руками о опришнине, что не достоит сему бытии. И присташа ту лихия люди ненавистники добру сташа вадити великому князю на всех людей, а иныя по грехом словесы своими погибоша…» [Пискаревский летописец, ПСРЛ, т. 34] Довольно скоро сформировалась мощная оппозиция из числа не попавших в опричнину боярских кланов, и уже в 1566 году, выступая в союзе с будущим митрополитом Филиппом и архиепископом казанским Германом, эта оппозиция потребовала отменить политику «нового курса» (см. сообщения Шлихтинга и запись о поставлении митрополита Филиппа). Организованность и массовость выступлений была такова, что Грозному и его союзникам пришлось объявлять масштабные амнистии и в то же время концентрировать поближе к Москве всю доступную вооруженную силу (Д. М. Володихин, анализируя Разряды, увязал отсутствие применения опричного корпуса в вооруженных действиях между осенью 1565 и осенью 1567 с опасностью вооруженных антиопричных выступлений в столице).
Царь и его союзники по первому этапу построения «государства нового типа» проиграли все. Военная несостоятельность опричнины и масштабное сопротивление знати и населения вынудила свернуть безумный эксперимент после 1572 года: «Когда ИГРА была кончена, все вотчины были возвращены земским» [Г. Штаден, Записки немца-опричника]. А Басмановы и Колычевы под конец своим мясом накормили разбуженное чудовище террора. Итог и приговор их работе прост:
«12 мая в день Вознесения крымский хан пришел к Москве… царские воеводы и воины были в других городах… татары зажгли город, пригороды и оба замка. Все деревянные строения были обращены в пепел… мертвыми пало… около 60 тысяч людей того и другого пола; затем взято около 60 тысяч лучших пленных… в живых не осталось и трехсот боеспособных людей… реки и рвы вокруг Москвы были запружены наполнившими их тысячами людей… народ очень поредел… на пути в 300 миль не осталось ни одного жителя, хотя села и существуют, но они пусты… в Деревской и Шелонской пятинах население составляло 9-10% от того количества, которое проживало в начале XVI столетия» [Штаден, Горсей, Уленфельд, Флоря]
Малого ледникового периода [С. Алданов, Малый ледниковый период и загадка Ивана Грозного] и рассуждений о «демографическом сжатии» [W. Abel. Bevlkerungsgang und Landwirtschaft im ausgehenden Mittelalter im Lichte der Preis- und Lohnbewegung. //Schmollers Jahrbcher. 58, Jahrgang, 1934; Postan M. Revision in Economic History: the fifteenth century // The Economic History Review. 1939. Vol. 9. № 2] совершенно недостаточно для объяснения таких итогов правления Грозного, особенно в сравнении с итогами той же эпохи для других государств Восточной и Северной Европы. Поэтому в виде дополнения к упомянутым «макроэкономическим» объяснениям тяжелейшего кризиса, поразившего Россию во второй половине XVI начале XVII века, я сформулирую 12 тезисов для грозносрача, собранных в работах Карамзина, Соловьева, Платонова, Веселовского, Зимина, Скрынникова, Хорошкевич, Фроянова, Володихина. Эти тезисы являются по сути своей описанием эволюции сложной динамической системы с положительной обратной связью, стремительно развивающейся, но и столь же стремительно выходящей на запредельные режимы работы. Ну и, естественно, практически все эти тезисы находятся в кардинальном противоречии со взглядами режиссера и сценариста фильма «Царь».
(1) Административная и военная машина российского государства началась с формирования системы местничества в 50-ые/60-ые годы XV века. Местничество оставалось сутью и стержнем московской внутренней политики на протяжении всего XVI века.
(2) Инкорпорировав за счет создания местничества военные элиты Суздальской, Ростовской, Ярославской земли, Москва получила ресурсы для покорения Господина Великого Новгорода. А этот военный успех, в свою очередь, дал в руки московских великих князей огромные земельные ресурсы – основу для создания поместного дворянского СЛУЖИЛОГО землевладения (по Скрынникову конфискации новгородских земель дали в общей сложности 72 000 обеж земли, из которой 51% оставался в руках великокняжеской администрации, 36% пошло в раздачу формирующемуся дворянскому корпусу).
(3) Блестящие военные успехи первого этапа российской истории, культурное влияние южных и восточных соседей, широкая поддержка со стороны нового дворянства, да просто сама роль «удерживающего» в разрешении местнических споров – все это укрепило личную власть московских самодержцев.
(4) Военная и административная элита Московского государства приняла правила игры во властелина «Божьим изволением», так как реальная власть государя над его «холопами» была ограничена отсутствием собственного репрессивного аппарата и сложностью сформированной системы управления государством.
(5) Таким образом, оптимальная структура власти для той России – это государь, искусно маневрирующий между могущественными фракциями-кланами Боярской Думы (70/90-ые годы XV века, 50-ые годы XVI века). При этом система регулярно уходила от оптимума то в сторону усиления великокняжеской власти и упрощения системы управления государством (правитель «сам-треть» решает все дела «у постели»), то в сторону ослабления великокняжеской власти и излишнего усложнения системы управления. Механизмы «защиты от дурака» в системе работали. Причем эти механизмы были закреплены законодательно, что вообще-то было не слишком характерно для средневековой Москвы: (статья 58 Судебника 1550 года) «А которые будут дела новые, а в сем Судебнике не прописаны, а как те дела с государеву докладу и со всех бояр приговору вершается, и те дела в сем Судебнике приписывать».
(6) Ко второй половине XVI века естественный рост правящего сословия вооруженных землевладельцев уперся в проблему обезземеливания и общего падения урожайности земель. Естественным решением этой проблемы в рамках существующей системы были войны за новые земли ( и за возможность более эффективного освоения земель на юг от Оки! ). Никаких стратегических или тактических решений завоевание Казани и Астрахани от Ивана Грозного не потребовало. В вину или в заслугу эти глобальные события ему не поставить.
(7) Сложности при «колонизации» Казанской земли вызвали кризис в боярском правительстве и смену внешнеполитической доктрины, чем и воспользовался Иван Грозный для усиления своей власти и личной мести. Задним числом видно, что уже первое по настоящему самостоятельное политическое действие Грозного было злом для страны.
(8) Частные военные неудачи и обострение внутриполитической борьбы позволили Грозному найти союзников для попытки государственного переворота на базе максимального упрощения структуры управления хотя бы и в специально выделенном уделе-опричнине. Страну взорвала не бесконечная власть одного, а бесконечная спираль эскалации внутри- и внешнеполитической борьбы.
(9) Опричный террор был ужасен (как ни ужасно произносить такое) в первую очередь не количеством казненных и не отвратительностью казней, но полной дезорганизацией военного и гражданского управления в условиях напряженной борьбы с опасными внешними врагами. Поэтому каждое имя из восстановленного Скрынниковым страшного синодика опальных стоит умножить то ли на пять, то ли на десять. И не надо тут про Елизавету Английскую: у неё Лондон и Йорк враги не спалили.
(10) Никакого позитивного исторического смысла в опричном терроре никому из исследователей найти пока не удалось. Источники говорят лишь о последовательном уничтожении ряда кланов с чадами и домочадцами (на первом этапе – преимущественно из княжеской знати, на втором -- старомосковской), что в неудачный момент оказывались в оппозиции к временщикам. Эти повязанные кровью временщики со своими людьми и становились главными организаторами/исполнител>ями террора, уже понимая, что их ждет в ближайшем будущем, но не имея возможности остановиться в ненавидящей их стране. Помогла им и разобщенность врагов опричнины, и разбросанность по границам «земских» войск, и постоянное давление со стороны неприятели на ту же земщину, ограждающую собой опричные земли. Система управления государством оказалась беззащитна перед излишне честолюбивыми умниками.
(11) После провала опричного эксперимента страна вернулась к прежней системе управления, пусть и изрядно поврежденной. А, значит, вернулась все к той же проблеме утекающей из под ног правящего сословия базы в виде земель с крестьянами и городов с людьми. Вот только ресурсов и времени для решения этой проблемы осталось на порядок меньше. А грозненская опричнина даже не выполнила функции социального лифта: единичные эксцессы в виде воеводства Н. П. Чепчугова в 1582 года эксцессами и остались, никак не решив накапливающихся проблем мелкого и мельчайшего дворянства. Впереди Смута…
Как видим, n-ый тезис-этап основан на развитии тенденций (n-1)-го этапа, но и итоги (n)-го этапа усиливают породившие их тенденции. Типичнейшая положительная обратная связь, разорванная катастрофическим образом в конце XVI века. Кроме того:
(12) Никакой связи с нынешними бедами России трагедия находящегося на подъеме «московского хищника», разорванного своими же собственными силами, не имеет. Разве что стоит помнить: в России вполне возможны адекватные моменту, действительно эффективные правительства, адекватные моменту реформы. «Особый русский путь» этому ничуть не противоречит. А нужен для формирования и функционирования такого правительства всего лишь открытый соревновательный процесс, да механизмы, ограничивающие неизбежную в таком деле эскалацию насилия…
З. Ы. Уф-ф-ф-ф… А я ведь ни слова не сказал о неисчерпаемой «церковной» тематике. Ну, в следующий раз, если все это хоть кому-то будет интересно.